Перечисляя предков короля Лотаря III, саксонский хронист вдается в генеалогию маркграфов Саксонской северной марки конца Х—первой половины XI в. из рода хальденслебенских графов: «…Бенно родил Дитриха, герцога и маркграфа, который был отцом Бернхарда; он родил маркграфа Бернхарда; этот родил маркграфа Вильгельма, и графа Конрада, и дочь Оду, и некоего Отгона, мать которого была из Руси…»260 Высказанная мимоходом Г. Людатом датировка этого бракапримерно 991/92 г.261 вряд ли состоятельна; предпочтительней выглядит более поздняя дата: 20-е гг. XI в.262 Если так, то женитьба Бернхарда была бы связана не с тем, что Владимир Святославич поддерживал вдову Мешка I саксонку Оду (как считает Г. Людат), изгнанную в 992 г. из Польши Болеславом Храбрым, а скорее с совместной борьбой Германии и Руси против Мешка II в начале 30-х гг., как о том говорилось чуть выше. Вместе с тем следует учитывать, что источниковедческой оценки этих данных довольно позднего памятника пока нет. Кроме того, отнюдь не ясно, был ли брак Бернхарда политическим. Действительно, сын Бернхарда от этого брака — Оттон, воспитывавшийся в Чехии, стал героем скандального происшествия: в 1057 г. он выступил с притязаниями на германский трон, и Ламперт Херсфельдский (70-е гг. XI в.) скептически замечает по этому поводу, что Оттон был якобы рожден в «неравном браке» («matrimonium impar») от «какой-то славянки» («quaedam Slava»)263. А. Вольф, вслед за Н. А. Баумгартеном, видит в матери Оттона дочь Владимира Святого, но единственным аргументом ему служит гипотеза Н. А. Баумгартена о втором браке Владимира (после смерти гречанки Анны в 1011/12 г.) с представительницей немецкой королевской династии. Тем самым,королевское происхождение матери Оттона, по А. Вольфу, и объясняет его притязания на престол. Однако идея Н. А. Баумгартена скорее всего несостоятельна (о чем еще пойдет речь), а родство Оттона с правящим домом можно установить и по другим линиям265. Вопрос о «русском» браке маркграфа Бернхарда нуждается в дополнительном специальном исследовании. Значительно меньше ясности относительно последних пятнадцати лет княжения Ярослава Мудрого, и здесь оценки историографии далеко не однозначны.